|
Высота 9-12
Был у меня друг из разряда ботаников, очень он любил про Цезаря книжки читать. А я пробовал - скукотища. Пару фраз только и запомнил: пришел, увидел, победил. Ну и то, что десятый легион у него был любимый. Если бы у меня было десять легионов… а у меня всего два танка, да и то у одного гусеница перебита и движок не пашет. А ближайшая ремонтная мастерская, наверное, на Луне. Во всяком случае Луну видно, хоть и день, а ремонтников… Пять снарядов распределили так: четыре - в тот танк, что еще мог ползать, и один - в нашу высотную недвижимость. Местные называли этот холм Голова быка, а на карте она обозначалась менее поэтично: высота 9-12. Двенадцать - как символ. От нашей роты осталось двенадцать человек.
Говорят, много людей, пытавшихся раздвинуть границы восприятия, попали в дурку. А у нас другая беда - границы нашей страны все глотал и глотал враг. Наше пограничное состояние, это… всё, что я могу сказать: надоело отступать. В принципе, можно было и отойти. Только тогда вражьи морды вырвутся к мосту и перережут отступление дивизии. Нет, нам с земляками здесь суждено остаться… Это наш последний рубеж.
Но до подхода корпуса вестфальцев, мы его про меж себя называли Лютым, за то, что пленных не брали, на меня свалилась беда почище - в очередной раз с неофициальным визитом посетил фотограф. Вид его был страшен: лицо перекошенное, те волосы, которые не выпали, поседели, глаз дергается, кулаки сжимаются и разжимаются. За что мне это всё?
- Дайте гранату! - и вид не терпящей возражений, интеллигенция, рефлексия, киргуду.
- На, - и так одной гранатой у меня стало меньше, но все равно бы не отстал. - Кольцо дергаешь, рычаг отпускаешь и через пять секунд наблюдаешь реакцию. Если танк подойдет, то под гусеницу кидай, на броню - бесполезняк. А если мохра, то бишь солдатики подтянутся, то метай в самую гущу, они там сами разберутся. Или не метай, а у себя держи. Лютые пленных не берут. Как фотографа тебя может сразу бы в расход пустили, а ты при оружие будешь, тебя могут убивать долго.
- Понял, - глаза его загорелись.
Нет, не дождутся они его объективов… ну и страшен же он стал. Давно к нам прибился, много снимал, а вот сегодня с самого утра меня донимал с гранатой. Война человека переплавила, был за мир во всем мире, а вот теперь хочет на тот свет пару агрессоров зацепить. И фотограф, видать, свой рубеж перешел.
- Вон там в щели схоронись и жди когда поближе подойдут.
Он сжал гранату так, что я начал за нее волноваться и двинул к щели.
- Миха, сколько у тебя патронов у винтаря?
- Двенадцать.
- Кругом двенадцать. Ладно, половину Лютых ты покрошешь, половину - танкисты, ну а мы дернем то, что останется. Может еще и прорвемся.
- Командир, идут…
Миха он и без бинокля как с биноклем. Да, показались черти, прямо по дороге поперли. Да и чего им было не попереть. Ладно, мы одну консервную банку замаскировали знатно, Танк шабахнет свой единственный заряд прямой наводкой и больше ему стрелять не придется, лишь бы танкисты успели выскочить, до того, как танк подожгут, а его неминуемо подожгут, когда обнаружат. Ну а второй танк просто богач, он четыре раза прогрохочет лезгинку.
Брат, ты просил про бой написать. Но я тебе это при личной встрече расскажу. А в письме только про госпиталь. После контузии, после того, как мне нашивку героя дали (сам орден обещали позже, нет их пока) я в госпиталь заглянул. Думал, может земляки есть. Ну а там сквозь бинты пробивается знакомый носяра. Фотограф весь в белом и в щетине. Я к нему. А он меня не узнает. Память отшибла - объяснила симпатичная медсестренка в косынке и веснушках. А я его имя-то забыл, вечная история. Помню только прозвище Сниматель. Мы его так прозвали, что щелкал, щелкал, а толку никакого, в смысле вражин меньше не становилось. Стушевался я слегка. Думаю сам он про себя ни хрена не помнит, да я тут ничем помочь не могу. Нашел пару слов, дальше легче. Медсестры, говорю, у вас тут кровь с молоком, про баб оно увереннее пошло. Гляжу, а он там под бинтами весь сжался и чуть не плачет. Грызет его что-то..
- Командир, а я там… тогда… я же гранату кинул? - и надежда и комок в горле. Меня самого в пот бросило.
- Да ты что, Сниматель, ты так бросил, мало никому не показалось. Ты же вестфальский танк подбил. А я подумал, накрыло тебя, залег в щели и лежит… а потом смотрю - живой. Прямо под гусеницу бросил, как на картинке. А потом вертушки прилетели. "Ангелы ада", без приказа, прямо в пекло. И как начали Лютых долбать…
Он мне руку сжал и к стенке отвернулся, успокоился вроде. С ним сестра осталась. Ну я понял, что надо их оставить. Со всеми попрощался, сигареты все какие были раздал и на улицу вышел. Догнала.
- Капитан, - вся такая румяная, да халатик на ветру полощется, но глаза тревожные и одновременно решительные. Огонь, а не девчонка. Выпалила прямой наводкой: - А его из госпиталя хотят переводить… в обычную больницу… а она плохая… а у нас врачи, знаете какие врачи… - чего-то затараторила, боялась, что я уйду. - Паек ему не положен.
Меня как бритвой резануло.
- Как не положен?
- Гражданский он, - покраснела, веснушки аж запылали.
Вон оно что. Одни операции делают, людей с того света вытаскивают, другие пайки делят. Для одних война, для других мать родная.
- Это кто ж такой умный?
- Начхоз Гладков.
- Ну я к нему зайду, потолкую.
- Он занятый шибко.
- Сестричка, ты за фотографа не волнуйся. Будет лежать, пока вашими лекарствами, да твоими молитвами снова видеть не начнет. Ему же без глаз никуда.
Сколько раз она мне сказала спасибо, а ведь я еще ничего не сделал. Наверное, миллион. Хорошая девушка. Может они и поженятся А я пошел по коридору, да к его дверям вела самая длинная очередь. На меня зашикали, но я всё сразу на место расставил. Тоном нетерпящим невнимание выдал: "У вас - очередь, а у меня - приказ". Затихли. Нашивка опять же помогла. Открываю дверь, представляюсь. Говорю, приказ на вас, Гладков, пришел. Расстрелять. Ну, он затрепыхался, к телефону потянулся, не иначе генералиссимусу звонить собрался. Нету у нас таких. Я ему по рукам. Потом за горло и на свежий воздух. Отвел на опушку, достал трофейный "Глок" и прямо в лоб. А потом так искоса спрашиваю:
- Жить хочешь?
Ну а кто ж не хочет. Да тем более когда задница на теплом месте хоронится.
- Земляк у меня в госпитале. Фотограф. А ты его хочешь переводить. Ты про это забудь, а я про твой расстрел забуду. Мне ж тебя грохнуть, как два пальца… и это мне с рук сойдет. Ну подумаешь штрафбат или лагеря. А у тебя похороны и траурная музыка, которую ты не услышишь. Лады?
Шипеть стал, как прохудившийся чайник. И пообещал жаловаться. Это пусть. Должны же конторы бумажки разбирать.
Брат, не совсем так было, но, вестимо, без его бумажек я бы в штрафбат не попал. Самое смешное с лентой героя я там не один был. Такие земляки подобрались, гвозди можно делать. Но это поэзия. А я только закорючки в строчки могу царапать. Судьба так распорядилась, что снова высоту 9-12 зубами мне довелось попробовать. Только теперь уже мы ее брали. А я же там каждый камешек потом и кровью полил. Ну и снова про сам бой не буду. Они стреляют, мы стреляем. Я это на пальцах тебе покажу, а лучше стопками водки нарисую.
Я уже тогда на одно ухо был глух как хорошая пробка. И еще раз меня долбануло. Опять контузия. Все врут про два раза в одну воронку. Бывает, что и два раза. Так торкнуло, что снова очухался только во дворце с белыми потолками. Слуховой прибор прописали. Я его на улице выключаю. Ходить стало проще, хотя с девчонками знакомиться - тяжелее. Чуток.
На проспекте она меня догнала, развернула, расцеловала. В веснушках. Смотрю - ба, та сестричка, что фотографа Снимателя выхаживала. Только платье такое… из бутика. Чего-то губами шевелит, а мне всё едино. Я по губам не научился понимать. Я так степенно из кармана слуховой аппаратик достаю и ловким движением его в левое ухо вставляю, правое у меня теперь - чистая декорация.
- Барышня, - говорю, - повторите ваши эмоции еще раз, я ими полюбуюсь уже во всеоружии.
- На выставку пойдемте, я вас сразу увидела в толпе, и Александр будет рад. Мы уже год как женаты, - она мне продемонстрировала обручальное кольцо, обстоятельно так меня под руку взяла и потянула на выставку. Бойкая такая девчонка. А в платье так и вовсе мадама, как в фотографиях журнальных.
Ну а там Сниматель… то есть Александр Клейнц - так было написано на афише (а я запомнил, неудобно же - на выставку приперся, а не знаю к кому). Народу кругом - тьма. Куча камер, с одного фланга заходят фотографы, с другого - другие фотографы, везде по полю зрители вперемежку с журналистами, столы фуршетные, около них самый аншлаг. Ну и по стенам фотки. И с войны много. Но уже и про мирную жизнь есть. А сам Сниматель, все же он мне так в памяти врезался, изменился. Поправился, ну это не удивительно, при такой-то доброй жене, и в очках что твои аквариумы. Ресницами хлопает - а такое впечатление, что ветер лес колышит. В улыбке расплылся при виде нас. Сестричка, то есть Галя дала нам обняться, а уж потом к Снимателю так прильнула, и сразу видно что они всамделишние половинки. А я что - фронтовые сто грамм из нескольких рюмок соорудил и за здоровье молодоженов хлопнул. А они - за моё.
Ты пишешь, по телеку меня показывали. Пургу, наверное, в камеру нагнал. Мне спину она жгла. Фотография высоты 9-12. Сниматель ее еще до боя сделал. Грозная такая из тумана нависает. Действительно, похожа на голову быка.
<<<на Рассказы
|
