|
Писец влюбился
Сам писец эту историю никогда и никому не рассказывал, так что пришлось за него. Как-то раз он был изгнан из своей страны за нелицеприятное отражение действительности (он ее не разукрашивал), и направил свои ноги, а также и остальные части тела, к границам Кварты, страны воинственной и много досаждающей соседям. Не последнюю кифару в этом действе с непритязательным названием сыграл и агент писца проныра Рыжун, который, сказать по правде, был ни такой уж и проныра, ведь выбить из всех маршрутов денежных - Кварту, это еще постараться надо: в маленькой, но гордой стране не чтили искусства в целом и литературу в частности, а за неприличный стишок могли голову отрубить раньше, чем эта голова успевала принести извинения. Для тех, кто уже забыл о чем идет речь, напомню, что любовь будет той розовой нитью, что соединит это разрозненное и временами сумбурное повествования, но пока сия нитка никаким даже легким намеком не обнаруживает свое присутствие: погоды стояли дождливые и холодные.
Границу пересекли двое. Хотя какая это граница - так, одно название, ни столбов, ни заметных глазу форпостов не отделяло Аркадию от Кварты. Первый путник шел целеустремленно, он был высок и рыж до конопатости, от этого иногда страдал при заключении сделок (не все доверяют рыжим и есть за что), оделся он загодя беднее, чем обычно, и на это была веская причина: мужчин разряженных в Кварте высмеивали и могли прокатить с ангажементом, впрочем на последний Рыжун (а это был он, кто еще не понял) особо не рассчитывал, он знал, что полных театров или форумов в этой дикой стране писцу не собрать, надежда была лишь на личное обещание царя Агесилая помочь. Оно с одной стороны дорогого стоило, потому что квартанский царь никогда не бросает слов на ветер. С другой стороны, и монет в перспективе не обещало, а значит и не гарантировала даже бесплатного стола. Агесилай по слухам отправился в один из молниеносных набегов, которыми он позже прославится в вечности. Но как бы энергично ни вышагивал Рыжун, не он главный герой нашей истории, и посему не будем особо приглядываться к этой колоритной личности, он и без наших любопытных взоров проживет долгую жизнь, наживет и добро и семью, но… кому это интересно? Другое дело второй путник, он мало смотрел на дорогу и, скорее, отражал те горы, до которых они еще не дошли, в собственном сознании, а оно в свою очередь рождало четверостишья, вылетавшие из рта писца нестройными рядами и не всегда в ногу, невнятность усиливалась и оттого, что губы поклонника муз сжимали совсем не станы этих ветреных красавиц, а совершенно безродную и уж точно не с Парнаса травинку, и от этого декаденса округлого дикция готова была повеситься. Задумчивые глаза "последнего, но для нас первого", не рыжего и не такого высокого, как авангард "четвероножки", молодого субъекта не обещали безоблачного будущего, мало того, в них еще искорки играли в салки, и некоторые блестящие мордочки чересчур смахивали на угрозу насильственной смерти для их обладателя. Однако будем объективны, мало кто подобные нюансы разглядел бы под дождем, который не смотря на прогнозы жреца-гаруспика из трактира, где парочка останавливалась на ночлег предыдущим вечером, все-таки разродился. Реакция путников на хляби небесные пришедшие в состоянии разверзлости была разной: Рыжун что-то недоброе пробурчал, а оглянувшись на писца, еще и оскаблился и было от чего: тот широко улыбался и чего-то лопотал про "очей очарованье", не иначе он видел совсем другие пейзажи и выверты стихий.
- И что мы только поперлись в эту… - Рыжун огляделся, вокруг никогда, но на всякий случай он замял одно прилагательные и заменил его другим, - чудную Кварту?
- Так это же ты подсуетил контакт с их царем.
- Там нет контрактов… все на словах.
- И в чем же дело?
- В погоде, демоны ее забери!
- Они тебя не слышат, напиваются поди с распутницами в местах очень жарких и очень отдаленных от этих.
- Как будто ты их видел.
- Глазами - нет.
- О боги! Завел свою эолову арфу, теперь не остановишь
- И их ты всуе не упоминай, пока в этом нет надобности. Высушиться у костра ты вполне способен и без помощи провидения. Впрочем, огонь еще надо разжечь.
- Вот именно. И что мы поперлись в Кварту?
Сентенции так и канули в одну бесконечно мокрую Лету, и не было ей видно ин конца, ни края, ни берега, ни полушки. Автор не берется взять в толк, на что реминисцирует слово "полушка", скорее всего оно не более чем порождения потока бессознательного, завернувшего в аппендикс альтер-эго.
Тот же дождь, только вид с боку.
- Все хуже и хуже! - пробурчал Рыжун.
- Что доброго еще случилось в мире? - манерно продекламировал писец.
- Царя нет, контрактов нет, да еще нравы здешние - ужас! До нас в Квартре гастролировал Тимофей - лучший кифарист цивилизованного мира, да и у варварских царей на содержании более могучих виртуозов нет. И что же? Ему тут струны лишние обрубили! Мотивировка просто прелесть: "семь и не более струн должно быть на кифаре" - так их законы гласят.
- Нот семь и их число увеличить не пытается никто, - возразил писец, не подумав.
- Что ты понимаешь в музыке?
- По сравнению с тобой, разумеется, ничего, я даже не представляю как можно мелодию продать.
- Продают продукт интеллектуального труда, а не вдохновенья, сколько раз тебе объснять основы основ! - Рыжун посмотрел на писца и понял, что говорит бесполезное, он сменил тон и воззвал непритворно участливо: - Я тебя прошу, когда будешь читать стихи, ничего сложного! Слышишь? Ничего сложного! Попроще, без затей, брутально…
- Как, как?
- Брутально, то бишь про смерть и кровь мощно так задвинь и главное короткими рублеными фразами: "Мороз и солнце, день чудесный, мечи квартанцав выбивают кровь"
- Мечи не выбивают кровь, это не выбивалки для циновок. Точность - вежливость не только поэтов, но и писцов. Однако посыл я твой понял.
Этот диалог, кстати, проходил на пустом форуме. Тогда еще гастролеры не знали, что праздности в Кварте давным-давно объявлен бой и в уик-енд никто от безделья не ищет развлечений на торжище. Вот чёса и не получилось.
Снова дождь, вид в три четверти с разворота в ухо (а не надо башкой вертеть!).
Через тернии шел к своей известности в Кварте писец. Он пытался обнять эту страну от гор до гаваней и широко открытыми глазами и через прищур искоса, наклонив свою буйну головушку, и трезвым пытался вместить бесконечность в необъятное свое сознание, и изрядно заложив за тогу. А однажды искал слово, никак не появляющееся ни на языке, ни на кончике стила, до того рьяно, что залез на дерево. Да, да, он сидел на дереве и был в поиске. Точнее сидел он на ветке, или на суку. Но явно бездельничал - с точки зрения Рыжуна, который его и застал за сим криминальным занятием.
- Позволь спросить тебя, земляк, что делаешь ты на дереве этом?
- Ищу подходящее слово… - через силу ответил писец, он не мог отвлекаться на болтовню пустую.
- А почему тут, а не, например, во дворце?
- Меня туда никто не звал.
- Можно подумать тебя сюда кто-то звал!
- Пустота сердца влекла меня куда-то, я недостаточно чуток, чтобы точно уловить зов, но здесь лучше всего, - писец улыбнулся, - но слово не дается.
- Какое?
- Если бы я знал!
- Вот по этому во дворец и не пускают, мало из себя корчишь.
Конечно, Рыжун наговаривал и знал об этом, также он знал, что и писец знает о том, что Рыжун знает, и сам знал про всё, но мы несколько отвлеклись. Во дворец их не пустили не только по тому, что царя Агесилая там не было (того, что приглашал, другой-то был). Рыжун как мог использовал не имевшийся у него в наличии административный ресурс (подмазывать было некого, родственников тут не наблюдалось, соблазнить тоже никого не получилось), но и на безрыбье добыть при должной сноровке можно хотя бы рака. Вот и проныра агент все-таки предстал пред светлыми очами царя, но только он начал того обрабатывать, только зашарил по закромам шуток-прибауток, выгодно расписывавших достоинства писца, как был вышвырнут с клеймом, если не на теле, то на челе. В трех слова царь выразил то, что в вольной трактовке можно было воспринять так: писцы и иже с ними царю не нужны были в прошлом, не нужны сейчас и в будущем до самой их смерти (возможно скорой) они также не понадобятся. Было от чего впасть в уныние, а еще этот сидит на дереве и ни … не делает (говорят, по трем точкам можно не только линию нападения выстроить, но и плоскость защиты, разбивающую все слова на цензурные и нецензурные).
А писец так и сидел на дереве, пока слово не прорезало, как молния, его внутренний взор, тогда-то он начал слезать и повторял, и повторял многократно, чтобы не забыть: "и подломился сук, и подломился сук". По всей видимости, начало, конец, и середина этого стихотворения до нас не дошли. И эта строчка также оказалась потерянной, если бы не потрясающая память автора. Самое смешное - в Кварте стихотворение, где упоминался подломленный под кем-то или чем-то сук писец ни разу не читал.
На площади в основном прогуливались, кое где мальчишки играли в ножички, старики - а их было всего трое, ведь квартанцы редко доживают до старости, молчали о чем-то своем, писец взобрался на возвышение, предварительно узнав, не курган ли это какого-нибудь особо отличившегося героя, но это оказалась занесенная мусором повозка, сломавшаяся здесь и так и не починенная хозяином, пожалуй, только Гея знает в какие времена это произошло… никто не призывал его к чтению стихов, посему он начал не приглашенным: "Суров ваш край, но прекрасен" и продолжал так же коротко и ясно, в недлинном стихе была и такая строчка: "короткими мечами здесь пишут приговор врагам" и пожалуй, только она и вызвала некоторое оживление - в толпе начали прислушиваться, едва странный человек упомянул слово "мечи", но ажиотаж рассосался, так и не начавшись. Хотя, к концу стиха вокруг писца даже образовалась подобие толпы. И тут следует напомнить о местных нравах: в большинстве своем квартанцы посчитали произведение писца (и ему подобных) не более чем пустым занятием, недостойным серьезных мужчин-воинов. Многие, но не она. Незнакомка красотой пленила писца и повела за собой, он пошел, не замечая людей, не замечая кричащего что-то Рыжуна, не замечая набежавших туч и обрушившегося на столицу ливня. Он шел по быстро захватившим дороги лужам и ему было все равно, что одежда вымокла, а незнакомка - как он не прибавлял ходу, не приближается - путеводный маяк вел его к любви. Как это обычно бывает высокую поэзию оборвала грубость человеческая.
- Какая фемина! - и не успел Рыжун договорить, как в его подбородок врезался кулак шедшего мимо квартанца. Сознание Рыжуна отлетело и его тело рухнуло в грязь одной из центральных улиц столицы, девственность которой ничем не была замощена.
- Почему ты ударил моего агента? - спросил писец, хотя хотел спросить совсем другое: "Как зовут эту Афродиту с золотыми волосами и голубыми глазами, высокую стройную, с прелестями на край света и за край зовущими?"
Квартанец ничего не сказал, лишь сплюнул в лужу с пузырями от капель и пошел своею дорогой, но ее преградил писец.
- Почему ты ударил моего агента? - повтори он свой вопрос.
Квартанец отодвинул писца, но тот крепко ухватил его за хитон: - Ты легко убьешь меня, но не легче ли ответить на вопрос?
- Он оскорбил ее.
- Это я понял из твоего поступка, но кого ее, кто она?
- Смотрящая!
Более от квартанца ничего нельзя было добиться. Писец оказался в растерянности. Смысл его жизни удалялась в неизвестном направлении, а агент валялся без памяти под дождем, его, конечно, не могли здесь ограбить - воровства в Кварте не было, но он мог захлебнуться в грязи. Пока писец вытаскивал из чмокающей жижи Рыжуна, пока укладывал на сухое место, след любви был потерян. Почему то писец почувствовал: метаться по улицам и спрашивать "Куда пошла смотрящая?" - не резон. Он посмотрел в небеса и глаза его запорошило струями дождя.
- Хорошо! - крикнул он громко, и наверху или где-то еще его, по всей видимости, услышали, потому что скоро стало плохо…
Священная роща. Храм. Жаровня, которая не спасает от холода и куцая крыша, которая не спасает от дождя. Холодный дождь и свирепый ветер отбивают всякое желание гулять, хотя квартанцам просто гулять и не положено, но даже на войну в такой промозглый вечер не ходят. А смотрящая вот стоит и поддерживает огонь, а на ней лишь простая хламида, давно от дождя липкая и не способная согреть. Писец подошел и накрыл ее плащом, старым, поношенным, но очень теплым, прошедшим не одну невзгоду. Она знала кто это. В это место и в это время, да еще в плаще мог придти только писец.
- Тебе нельзя здесь быть. За это тебя казнят.
- Они могут отобрать мою жизнь, но не мою любовь, - он прижался щекой к ее щеке, потому что для поцелуев еще было рано.
Зато он узнал имя своей любви - Горго. Она объяснила чужестранцу, явно не знакомому с историй Кварты в честь кого ее так назвали родители: "Она была дочерью царя Клеомена. Однажды, когда какая-то лафинянка спросила ее: "Почему вы, квартанки, единственные из женщин командуете мужами?" Горго ответила: "Потому что мы единственные и рожаем мужей". А отправляя своего мужа Леонида под Фермопилы, Горго умоляла его оказаться достойным Кварты и спросила, что теперь ей следует делать. "Выйти за благородного и рожать благородных", - ответил ей муж".
- Про Леонида я читал в свитке "300 квартанцев", но не запомнил, что его суженую звали Горго.
Священный огонь казалось впитал это имя.
- Горго, я люблю тебя.
Конечно, от всемирно известных писцов потомки ждут более высокопарных слов, а иначе про что им писать сочинения в третьих-седьмых классах гимназий? Но тогда в роще, под дождем сказаны были именно эти ничем не примечательные по стилю слова. А потом и вовсе родилось долгое молчание, ибо наступило время поцелуев…
Что было потом писец никогда не рассказывал, не расскажу и я. Плащ, дождь и ночь укрыли их. Но недостаточно плотно, кто-то все-таки увидел. Кто? Вопрос так и остался невыясненным. Это не мог быть квартанец, а иноземцы мало кого в этих местах интересуют. Ведь войны ведутся не на территории Кварты - сюда чужеземные армии просто не доходят. Имя, братья и сестры, имя… автору ничего не остается как только сделать самому себе обструкцию ничего не объясняющей фразой: мир не без добрых людей.
Последствия - "добрых слов" неизвестного - не заставили себя ждать. Писца арестовали и судили. Скоро и справедливо (сие крайне плохо для романиста и тем более для газетного репортера: не вытянуть сенсацию и гонорар за строчки начинает петь сатирические куплеты, или романсы - у кого что). А рядом с писцом стояла Горго, также ждущая приговора.
- Что ты можешь сказать в свое оправдание? - произнес эфор стандартную фразу для уже приговоренных де-юре, но еще не приговоренных де-факто.
- Когда я увидел ее, мое сердце стало легким, глаза - добрыми, а мысли - и вовсе исчезли, писец улыбнулся, - а больше я ничего не могу сказать. Только прошу - казните меня, отпустите ее. Я отвечаю за всё!
А посмотреть со стороны - тюфяк тюфяком. Некоторые присутствующие на суде квартанцы иноземного чудика даже зауважали.
- Мы умрем вместе! - воскликнула Горго, но от нее других слов и не ждали, настоящая дочь Кварты.
То, что осталось за кадром: Рыжун одновременно был в семи, а то и в восьми местах. Он готов был давать взятки, соблазнять, даже убивать, но некого, катастрофически некого было соблазнять, подкупать, убивать. Все его усилия пропали втуне и на суде он лишь скрежетал зубами, стоя в дальнем ряду (а ну как и его попросят сначала пред строгие очи эфоров, а потом на плаху?)
Царь на слушании дела иноземного писца откровенно зевал и сразу дал понять, что поддержит решения эфоров. Эфоры постановили: писца - сбросить со скалы, смотрящую - сбросить со скалы. Если они это сделаю сами и вместе, то тому препятствий чиниться не будет. Приговор решили не записывать, чтобы не тратить пергамент. Но тут в столицу вернулся царь. Второй, более известный. Агесилай. Как всегда с победой. Казнь перенесли на следующий день. Любопытно, как поприветствовали друг друга цари (второго в очередной раз назовем просто: он не был Агесилаем). Один поприветствовал другого вежливо и пожелал тому долгих лет жизни, здоровья и успехов в походах, многочисленного потомства, и славы, в ответ другой царь выразил примерно те же добрые чувства к своему визави, и оба произнесли одно и то же слово "хай". Коротко и по-царски щедро.
А вечером в царских покоях, которые вор - если бы он в них залез - с трудом бы отличил от жилища простого воина, произошел любопытный разговор.
- А кто их выдал? - спросил Агесилай.
Шепот что-то ответил неслышно.
- Пусть агент явится к писцу и предложит побег.
Шепот поддерживает и добавляет что-то.
- И Горго тоже. О результатах доложить.
Шепот стихает.
Рыжун возник в застенках неожиданно. Писец поначалу не узнал своего агента, и поднялся с соломы, как бы защищая свою любовь, хотя вряд ли мог от кого-то защитить ее в камере смертников. И только узнав земляка, писец несколько согнал с лица скорбь и даже попытался улыбнуться:
- Здравствуй, Рыжун.
- Здоровье больше понадобиться тебе и ей, но я проник сюда с добрыми вестями, - выпалил агент. - Вы можете бежать!
- Откуда и куда?
- Всё шутишь, хватит уже, - Рыжун начал не кидать взгляды, а просто таки зыркать, ему уже не хватало слов и жестов, чтобы выразить что и главное как быстро должны делать эти… двое.
- Ты всегда серьезно относился к серьезным делам. Во истину, каждый из нас на своем месте.
- … - после тридцати или тридцати двух ругательств Рыжун начал разжевывать очевидное по третьему разу: - Вы можете этой ночью выйти из камеры и - на то воля царя - незамеченными добраться до границы Кварты, а дальше делать всё, что хотите. Препятствий этому чиниться не будет. Чинится не будет, - для особо тупых повторил он. - Да что ты застыл, дуралей, руки в ноги и полетели отсюда! Бери свою зазнобу и вперед!
Писец словно замороженный, не торопился рвать подметки сандалий из камеры. Он поворотился к любимой всем корпусом, словно шея его не способна была совершить обычный поворот головы, и спросил:
- Пойдешь ли ты со мной?
- Я не могу, - ответила Горго, - таков закон.
- Какой закон?! Царь позволяет.
Она словно не слышала Рыжуна и обращалась только к писцу.
- Нельзя квартанцам жить за пределами Кварты. Но ты иди, я не переживу, если завтра ты бросишься со скалы. И разлуки я не переживу.
Она даже не заплакала. Писец если бы мог заплакал, но слишком сдавило сердце.
- Ну вот что, Рыжун. У меня ничего нет, кроме записей в некоторых библиотеках цивилизованных земель. Если какие-то из них тебе пригодятся, можешь смело использовать как угодно, я разрешаю. Могу и бумагу подмахнуть, но у тебя моя подпись получается гораздо красивее, думаю, справишься.
- Чего ты нос повесил? Не слушай ты ее, бери в охапку и…
Рыжун не договорил, в охапку взяли его и выставили из камеры и захлопнули дверь. И сколько он ни ломился, ни угрожал, ни барабанил, ни скребся весьма жалобно - его не пустили. Не пустили его и к царю. Потому что тому уже доложили. Шепотом.
День набирал силу и солнце нещадно жарило и воду, и землю, и людей на скале между небом и водой. Писец и Горго держались за руки и готовы были прыгнуть (вот так просто, а где же пафос? наверное, отдыхает где-то на пляжу). Только один тяжелый взгляд убивал их еще живых. Рыжун негодовал на глупость писца, на несусветную глупость смотрящей, которая, по его мнению, слишком много внимания уделяла законам и прочим мелочам, да любила ли она вообще? Но каков глупец этот писец! Да любит ли он? Взял бы в охапку и… Глупец! На этом мысли агента закольцевались и только усиливали его гнев. Дали бы ему добраться до этой парочки, он бы их сам в море выкинул. Если копнуть чуть глубже, то выясниться, что Рыжун отдал бы всё (хотя и у него мало что было под тогой), чтобы их спасти. Но некому было отдавать даже жизнь. Глупо, кругом сплошная глупость…
Царь Агесилай подошел к приговоренным.
- А почему бы тебе, не посвататься к ней, в качестве последнего желания?
Писец не думал, он произнес церемонную фразу "выходи за меня замуж", Горго согласилась, царь возложил руки на опустившихся на колени молодых и провозгласил их мужем и женой.
- Все, кто здесь есть, приглашены на свадьбу, угощаю я! - объявил он.
- А как же казнь? - эфоры были непреклонны в следованию закону и мало ли что там царь глаголет, это же не истина в последней инстанции.
- Вчера их было нельзя казнить из-за триумфа славных воинов Кварты, в очередной раз разбивших коринцев. Кстати, для себя делаю пометку несколько лет на этих бедолаг не ходить, а иначе мы научим их воевать. Сегодня у иноземного писца и нашей любимицы Горго свадьба и они неприкосновенны, а завтра все законы будут исполняться со строгостью, которой и предки бы позавидовали.
Это была одна из самых длинных речей Агесилая и она произвела нужный эффект. Даже Рыжун перестал глупостить Кварту.
- Царь, я не рожден здесь, - сердце писца рвалось от радости любви к Горго и невыразимой легкости бытия.
- Это заметно, - царь улыбнулся.
- Но моя жизнь отныне принадлежит этой земле.
- Твоя жизнь принадлежит жене. А если ты хотел послужить свободным квартанцам, а это главное достояние Кварты, то уже скоро отправишься со мною на войну. Там и выясниться, писец ли ты или только пергаментомарака.
Надо отдать писцу должное, о древней Кварте периода царствования Агесилая Великого, мы знаем по большей части из составленных им свитков. Однако автор не променяет свадебные возлияния на гипотетические моралите. У кого-то вино течет по усам, а у кого-то попадает в рот. Вот.
<<<на Рассказы
|
