|
Ничего не бойся, Бог с тобой!
Когда в тебе больше ста килограмм, кажется, что прорвешься. Как колобок, хорошенько разгонешься, на одном дыхании пролетишь вестибюль (я беру бахилы заранее, чтобы не тормозить у стойки), потом на этих же парах коридор, лестницу, ещё коридор, а там уже и до нужной палаты рукой подать… только ни разу еще не получилось… друзья говорят, что я сентиментальный, не смотря на вес, рост, мышцы атлета и морду-лица криминального персонажа. Да, я видел в жизни разное: как люди на асфальт свои зубы выплевывают в мирное время, видел и войну с её "прелестями", видел ДТП, пожары… сам попадал в госпиталя и больницы, в "травме" друзей навещал, там перебинтованные лежат, поломанные, но зубоскалющие пациенты, они знают – выйдут.
В раковом корпусе всё не так. Здесь ни у кого нет уверенности… что уж говорить про детское отделение. Дети непосредственны, они смотрят на тебя большими глазами. И улыбаются. Лысые от химиотерапии, сквозь повязку. Уыбаются. Повязка нужна не для того, чтобы не заразить окружающих, рак не заразен, она для того, чтобы посетители не заразили маленьких пациентов, ослабленных химиотерапией. Вот от таких улыбок волосы у тебя на голове и начинают шевелиться. Потому что ты здесь мимо проходишь и скоро выберешься из кошмара, а они – возможно, что и нет. Лежал маленький куклёночек, перебирал игрушки, а потом пустая кровать. Отошел…
Выдыхаю… начинаю разгон… уже в вестибюле начинает налипать серая вата безнадёги. Прохожу коридор, захожу в вираж лестничных маршей, ещё ничего, держусь курса уверенного, ещё скулы не сводит. Только не делать кислую морду – Машутке она не нужна. Она хочет видеть бодрого папку. Ладонью провожу по лицу, вроде не налипла паутина. А она тут повсюду…
Зажмуриваюсь, открываю глаза. Та же палата, тот же я.
- Папа, ты такой колючий! – Маша гладит меня по щеке. – Опять не брился?
- Неа.
- А почему?
Вопрос. Надо соврать естественно, зачем ей знать про утренний взгляд в зеркале, который заметил щетину, но простил её до завтра. А лучше не врать, а промолчать. Я надуваю щёки и дочура лопает их своими ладошками, получается внушительный такой пуф-ф… На этом не останавливаюсь и звонко целую дочку, она хохочет и сквозь бледную кожу проступает румянец. Довольная. Как будто операции не будет… А ведь уже скоро… Но белые стены и белые простыни вырывают нас из светлой сказки. Как бы я ни караулил, а комья безнадеги проникают в палату, они разные, то на вату похожие, то на комья полиэтилена, грязные, неживые, забивающие легкие до невозможности вздохнуть … Вот и до моей крохотульки добрались… в больших, голубых – маминых! - глазах Маши запрыгал зайчишкой страх.
- Папа, я боюсь!
Не врать, вот сейчас не врать! Я уже говорил, что дети не болеют раком. Это было давным-давно… до первых положительных анализов. Потом Маша узнала, что рак у детей бывает. Потом я говорил, что дети не умирают от рака. Это было до того, как из её палаты увезли Алёну. Увезли не домой… Конечно, я могу сказать, что после операции по пересадке костного мозга она обязательно выздоровеет, но тут правда только в том, что я этого хочу. Я бы отдал свой костный мозг… но не судьба. И тут уж сжимай кулаки, не сжимай. Руки у меня сильные, но толку от этого…
- Ты боишься операции? Больно не будет, - я прищуриваюсь. Легко говорить правду. Операция будет под наркозом. Больно бывает после…
- Папа, я не операции боюсь, - она такая маленькая и она такая большая… - Подумаешь, просто еще одна сложная процедура. Я боюсь умереть!
Глядя в её большие голубые глаза, я не понимаю, кто из нас взрослый. И от общего раздрая в мозгах, шевелю ушами, чтобы выиграть время.
Только правду.
- Ничего не бойся, Бог с тобой! - как-то само собой на выдохе, это откуда-то из глубин идет, ведь я не ходил в воскресную школу, я как и все в красно-звездатой стране был пионером и комсомольцем.
- А где он? – переключилась Маша на неведомое для неё, и светло-синие лучики надежды из её глаз устремились куда-то в потолок и выше.
Я протянул руку и изловил в палате солнечного зайчишку.
- Он везде, в луче солнца, в наших сердцах, в моём и твоём…, - нагретой ладошкой я дотронулся сначала до своей груди, а потом до её, как бы передавая ей свою энергию.
- И в мамином?
- Конечно! И в мамином.
Сейчас на Маше белая бандана. Волосики почти не отрасли после химиотерапии и она этот ёжик прячет. Еще есть бандана красная и чёрная с черепами. Но чёрную она уже давно не одевает, а сейчас красной предпочитает белую. И под ней большие голубые глаза и чёрные круги под ними…
- Мама скоро придет.
Маша теребит своими пальчиками мою ладонь. Она не может побороть мои пальцы-богатыри ни все вместе, ни по отдельности. «Папка сильный!» - восхищенно констатирует она после очередной проигранной битвы. Но что не смогли её ручки, запросто сделали её глаза. Пронзили они меня опять. Голубым полыхнуло по сердцу.
- А что будет после смерти?
Глаза в глаза. Только правду.
- Свет. Просто лети на свет и ничего не бойся.
- А что будет дальше?
- Не знаю. Давай договоримся, я это первым проведаю и тебе обязательно расскажу.
Вот это я могу. Точно могу.
- А как?
Вопрос. Ответ.
- Я приду к тебе во сне.
Кожей чувствую, что на моем сотовом накапливаются непринятые вызовы. Вот уже несколько месяцев я каждый рабочий день изрядно манкирую своей службой, а шеф всё настойчивее выгоняет в отпуск. Но я должен что-то делать или хотя бы делать вид, что делаю, когда выбираюсь из больницы и соскабливаю с себя липкую безнадёгу. А иначе или водка или бить костяшками в чье-то лицо, но ведь кругом нету злодеев, передо мной виноватых, да и водки в мире слишком мало.
Она подмигнула мне. Пока всё вроде хорошо (я сейчас почти не говорю слова «плохо»). Так я хорохорился до разговора с врачом. Доктор говорил слова, слова по отдельности понятные, но в целом… Существует 35-процентная вероятность, что у пациента (это он так про нашу Машу) окажется брат или сестра, чей костный мозг подойдет для трансплантации (это он про Мишу). Только вот анализы Миши не подошли… Я начал думать, почему у нас не пять детей, а? Тогда бы 35-процентные вероятности надо было сложить… или еще делить на что-то? Одергиваю себя и начинаю слушать, что доктор прописал. Опять слова: если пациент не имеет подходящих для пересадки родственников, донор может быть обнаружен в международном регистре доноров костного мозга, или же может быть использована пересадка не полностью совместимого костного мозга.
- Доктор, нам не нужен не полностью совместимый мозг. Скажите, сколько будет стоить найти донора.
Человек в белом халате озвучил цифру. Самое время продавать Родину. Впрочем, пока хватит и квартиры в центре города. Не еду на работу, а еду к маклеру. Он скользкий, как мокрый кусок мыла. Но упоминание моих знакомых бандитов, которых еще не ликвидировали мои знакомые милиционеры (а с тем и другими я учился в одной очень средней школе,) сделало маклера более человечным, не таким человечным как манекен в витрине, но все-таки…
Мы продали квартиру довольно быстро. И донора нашли довольно быстро. И я по закоренелому оптимизму вновь стал надеяться на лучшее.
И снова не на работе часы коротаю. Шеф понимает. Золотой у меня шеф. В больнице я. Снова прорвался через вестибюль, потом коридор, потом лестница – на ней уже начал запутываться в липкой массе, но ещё довольно бодро ковылял, потом коридор и как всегда к палате на мне налипло слишком много серой слизи… по носорожьей привычке я её отряхнул на стену и зашел в палату с улыбкой на морде-лица. Как будто мне зашибись, как будто я клоун в цирке. Сейчас рассказываю Маше, что к нам в Казань скоро приедет канадский цирк Солнца, что это один из лучших, если не лучший цирк в мире. И мы на него обязательно пойдем. Ну хоть тут не вру, я не клоун, но у меня есть деньги на клоунов для Маши…
- Кстати, ты увидишь как на Ярмарочной площади будут собирать купол. Ведь мы теперь живем на 12-м этаже. Ты же не боишься высоты?
- Неа, - Маша подумала и поинтересовалась: - А что видно из окон?
- Да почти всю Казань! Кремль видно, про цирк я уже говорил, ещё видно как параходики по Казанке ходят (про мели, что взбухли на реке этим летом от засухи помолчу). А знаешь какие из новой квартиры видны красивые закаты? у-у-у! – я подмигнул Маше, – Большое красное яблоко плюхается за горизонт.
И я рассказываю, и становится легче, и вроде бы серые клочья отступают… до операции…
Операция прошла хорошо. Так сказал врач. Вот это я понимаю - медицина. А вот когда про осложнения возможные начал говорить, я отключился. А вот Алла выдержала всё и понимающе кивала…
Через две недели после операции Маша умерла. Ни меня, ни Аллы не было рядом с ней. Так получилось. Звонок. Обычный звонок на сотовый. Я отвечаю на вызов.
- …
- Сейчас я приеду.
Я даже ничего не сказал на работе. Просто ушел. За руль не сел. Не видел дороги. Плюхнулся в припаркованное у ближайшего перекрестка такси. Сказал адрес медицинского центра. И выключил радио, песня «не надо печалиться» заткнулась. Вообще-то водилы не любят, когда хозяйничают на их территории. Но моё стокилограммовое молчание и желваки на скулах объяснили. Кое-что.
А вот медсестра ничего не могла мне объяснить. Шевелит губами и всё мимо. Маша… глаза голубые как у мамы смотрели в потолок. Мне нужно их закрыть. Я провел ладонью по заострившемуся лицу. Уже мёртвой Маши…
Я закрыл глаза, я открыл глаза. Та же палата, тот же я.
Примчалась Алла, она рыдала, трясла меня, кидалась на Машу и целовала мёртвую дочь, что-то громко выясняла у медсестры. Та тоже заплакала. Я не понимал их обеих. Я был сух. Потому что не мог плакать. В детстве, когда ударялся коленкой о стул, орал, пинал стул, злился на него, но не плакал. Потом дрался, бывал бит, хотя чаще бил сам, и не плакал. Когда умерла мама, я хотел заплакать, но ничего не вышло. Вот и сейчас облегчения через слёзы не пришло, у меня нет этого клапана.
На Арском кладбище не хоронят. Нет мест. Но опять через знакомых бандитов вопрос решили раньше, чем это же самое я бы пробил через знакомых из мэрии. И вот уже гроб с Машей везут люди в синих комбинезонах с надписью «Ритуал». Алла повисла у меня на руке. Она так и не простила себя, что не смогла стать донором. Рядом шёл молчаливый Миша. А я подумал, что друзей у меня немного. На свадьбе было много каких-то людей. Каких – я понял сейчас. Друзья шли позади. Их было двое, но они были настоящие. А замыкал короткую процессию трубач. Он сыграл что-то пронзительное. Я не понял что, я никогда не был в консерватории. Просто пожал ему руку и положил деньги в футляр.
9-й день. Я освободил от обёртки белый шарик и положил его на могильный холм. И ещё одной жемчужиной стало больше в цветнике. Маша любила рафаэльки. А Алла позаботилась, чтобы цветы на могиле лежали как надо, как надо лежали венки. Я закрыл глаза, я открыл глаза. Всё та же могила, всё тот же я. Плеснул водки в одноразовый стаканчик. Губы прошептали: «Пусть земля будет пухом!», но я не понимал их. Выпил. Посмотрел на дерево. Оно росло ветками в небо. Там высоко - до боли в шее - не было видно никого. Я никак не мог решить, чего я боюсь больше: сегодняшнего дня, который никак не мог закончиться, или завтрашнего, в котором также бессмысленно потерян конец. Кто-то словно чмокнул меня в щетину. «Ничего не бойся, Бог с тобой!» - звонко так клюнул меня в ухо голосок Маши. Что-то пролилось из глаза и смочило щёку. Я закрыл глаза, я открыл глаза. Та же могила, но уже иной я.
<<<на Рассказы
|
