|
Махно
Махно был самым настоящим [...] - это признавали даже его враги. У него была шерстка такая, какая должна быть у идеального представителя элиты класса [...], жена, как у настоящего [...] и даже его темно-лиловые панталоны были такими, какими им и предписывал быть этикет настоящих [...]. Жил Махно спокойно и не выносил сор из своей норы, даже когда он ругался со своей благоверной женой (что бывало крайне редко), или выяснял отношения с тещей (что бывало гораздо чаще), Махно сохранял приличествующий настоящему [...] вид и не выходил из себя и из него (из вида). Кстати и теща у Махно была такая, какую и подобает иметь настоящему [...]. Норка у этого чистокровного представителя вида [...] была просторная и сухая, не чета тем, что занимали простые [...], ютившиеся в дешевых норках Долины. Над лазом, ведущим в норку, висела позолоченная табличка: "Махно". Хозяин после своего утреннего туалета всегда до завтрака протирал эту табличку, сделанную еще старыми мастерами, специальной тряпочкой, которая звалась соответствующе: "протирка".
Как у всякого порядочного [...], у Махно было хобби - он собирал марки, но не те марки, что собирают филателисты, а те, что филателисты не собирают. Да, да, есть такие марки, о которых даже самые опытные и матерые филателисты не имеют ни малейшего представления и совершенно естественным образом их не собирают (ведь нельзя собирать то, что тебе неизвестно). Вот именно такие марки и собирал Махно. И было у него в коллекции их целых три штуки. Одна невидимая (он её часто терял), одна исчезающая (он терял эту марку еще чаще, чем невидимую) и марка-менялка, которая все время менялась местами с двумя другими марками. Делала она это настолько искусно, что её саму Махно видел только раз, когда выменял менялку на Неразрушимую марку (ему она надоела - разрушала все вокруг, а когда падала - даже пробивала дырки в прочном полу) поэтому нельзя было сказать с уверенностью, где марка-менялка находится в данный момент. Часто даже Махно сомневался - есть ли у него марка-менялка или уже нет, так как одновременно он видел всегда лишь две марки, точнее видел он всегда только одну марку, а чаще вообще ни одной, так как одна терялась, другая была невидимая, ну а про стервозный характер третьей вы уже знаете. Уход за такой коллекцией занимал много времени и отнимал у Махно все силы, которые он мог бы потратить на другие пустые хлопоты (тратить силы на что-либо полезное для настоящих [...] считалось дурным тоном).
Однажды Махно был приглашен на светский прием у императора. После утомительных и ненужных формальностей, гостей допустили таки к столу, и началась самая приятная часть этого нудного мероприятия. Махно задержался у скопища самых разнообразных яств (их еще можно было бы назвать: "смерть для вегетарианца") дольше жены и та уже вышла на балкон, чтобы подышать свежим воздухом и насладиться прелестным видом, в то время как сам он еще уминал бутерброды с икоркой и заливал за тугой воротничок манишки положенные десять рюмок. Выполнив обязательную программу, Махно с чувством глубокого удовлетворения присоединился к жене.
- Ты встал на мое платье, - заметила супруга Махно.
- Я бы на него не встал, если бы оно было бы хоть чуточку короче, - невозмутимо сказал он.
- Сойди с него, пока платье не помялось! - воскликнула супруга, это платье с косым срезом было у нее новым, потому - любимым.
- И не подумаю.
- Ты настоящий […]! - воскликнула она и выдернула платье из-под ноги Махно, зеленый лоскут так и остался в пасти черного ботинка.
Махно и его друг были на ипподроме. Они оба поставили на Серебряную стрелу (так им посоветовал один "надежный человек" знающий все входы и выходы ипподрома, с которым друг Махно долго разговаривал, чтобы точно узнать на кого ставить). Заезд начался и поначалу Серебряная стрела, выпущенная как из тугого лука, словно серая с яблоками молния устремилась к финишу и была первой, оправдывая свое название… но на последней трети дистанции ее догнала Мурена, и стала обходить, сначала на четверть корпуса, потом на половину…
- Давай, Стрелка, давай! - скандировал друг Махно.
Он долго потом возмущался победой Мурены и в клочья изорвал свой билет.
- Почему ты так спокоен? - спросил он немного остыв.
- Деньги надо зарабатывать не здесь, - заметил Махно и стал разглядывать через бинокль лошадей участвующих в следующем заезде.
- Ты настоящий […]! - в сердцах сказал его друг и пошел искать "надежного человека", чтобы если не набить тому лживую морду, то хотя бы высказать всё, что он думает о таких барыгах.
И все было бы хорошо, но на самом деле Махно не был настоящим [...]. Да, да, он был лишь идеальной имитацией настоящего [...], имитацией настолько полной, что его жена за три года супружеской жизни не заметила этого! А ведь Махно не был не только близким родственником вида [...], он вообще не был существом мира, где обитали настоящие [...]. И было от этого Махно тяжело как на душе, так и на ванной, да и на любой другой сантехнике. Много раз он хотел открыться кому-нибудь, но этого кого-нибудь всегда не было в подходящее время и в подходящем месте, а в другое время и в других места этот "кто-нибудь" был Махно совсем не нужен! Вот так было тяжело Махно быть не настоящим [...] в мире настоящих [...].
Иногда Махно любил читать книги людей. Люди жили в соседних норах, если смотреть на восток от норы Махно и писали книги про себя, ибо люди были существами самовлюбленными и поэтому редко писали про кого-то другого, хотя иногда все же удосуживали своим вниманием существ, которые окружали их, или даже писали книги про собственновыдуманные сущности, но это было крайне редко. Махно взял с полки книгу с желтым обрезом и прочел следующие: "Фиолетовые снежинки падали сверху вниз и пробивали своими хрупкими и влажными телами железобетонные перекрытия четырнадцатиэтажного дома, где жил Марципан. Он не обратил внимание ни на одну из этих представительниц зимнего явления природы, пока солил ветер, но когда соль кончилась - ему волей-неволей пришлось слизывать снежинки с полированного столика. Они таяли у него во рту и превращались в коньков-горбунков, которые с гиканьем отправлялись в марципановский пищевод. Это было уже слишком, и Марципан стал собирать своими большими морщинистыми ладонями (обе из которых были левые) снежинки в крупные щепотки и отправлять их в свою единственную ноздрю верным жестом, как будто он был кочегаром и закидывал в топку уголь.
- Апчхи, ты Ё-мое! - проговорил он с неизвестным акцентом и после этого чихнул три раза уже по-настоящему.
Чихал Марципан вчерашним ветерком, который в свою очередь уносил ярко-красную хвою из завтра, вечно собиравшуюся в бесформенную кучу на балконе…"
Махно положил книгу с желтым обрезом обратно на полку.
Махно взял с полки книгу с синим обрезом и прочитал в ней: "Граф А-ский бросил быстрый взгляд на княжну Б-ву, - та на него не смотрела. Он покраснел, - "Она на него не смотрит - значит ей есть что скрывать!" подумал граф А-ский и добавил еще короткую мысль: "Ага…", хотя сам толком не знал, что значит это его "Ага". А-ский не мог сказать княжне того, чего он больше всего хотел, так как свет бы отрицательно воспринял такое заявление графа, а он в свою очередь не мог пренебречь мнением света. Княжна ждала от графа признания, но понимала, что даже если он решится, она все равно должна будет ответить отказом. Так хотела ее маман…" На следующих ста страницах Махно была дана краткое объяснение невозможности совместной жизни графа и княжны, потом на двухстах страницах коротенько было изложено их попытки все-таки сблизится и в молниеносном финале, который уместился на жалких пятидесяти страницах, на коих автор низверг надежны молодых в пропасть отчаяния и невозможности. Они с двух сторон ударились о стеклянную стену, непробиваемую ничем, к тому же безграничную и тем самым "необходную" никакими обходными маневрами. Тогда граф, не вынеся противоречия желаемого и действительного, бросился на рельсы, по которым ходила пригородная электричка, но состав не приехал и поэтому А-ский просто умер от удара тока…
Махно положил книгу с синим обрезом обратно на полку.
Махно взял книгу с белым обрезом и прочитал в ней: "Однажды в деревню приехал с запада старик на черном быке и сказал: "Вы живет по-старому, а надо уже жить по-новому!" И стали деревенские жить по-новому. А мудрый старик вскорости уехал на восток. Тогда все решили жить по-старому, как до этого жили их отцы и деды и только один уважаемый муж пошел к императору и сказал ему: "В нашу деревню приехал мудрец и научил нас жить по-новому, но когда он уехал, мы опять стали жить как раньше. Что делать, о величайший?" Император сказал, что мало ли что сказал какой-то старик на быке, надо жить по закону, то есть по-старому." После таких слов всякий нормальный человек сделал бы себе харакири, но этот муж, вернувшись домой, сделал харакири своей жене. Он надел ее карнавальную маску и ушел из дома. Его искали стражники, но как можно найти человека, на котором карнавальная маска его жены? С тех пор ни его, ни старика на черном быке никто в деревне не видел…"
Махно положил книгу с белым обрезом обратно на полку. И подумал, что не так то это просто, оказывается, быть настоящим человеком, и решил не перевоплощаться (пока) в таких загадочных и трудных существ как люди, а остаться по-прежнему настоящим [...]. И остался он настоящим [...], хотя совсем и не был им.
Мораль (для эстетов): чужаки обычно нафиг никому не нужны!
Не мораль (для нигилистов): пятеро слева, ваших нет!!!
Совсем не мораль (для пофигистов): продолжение следует.
Абсолютно не мораль (для всех): конец
|
