Дыра
и
обратная сторона дыры

Дыра-12

Эта звёздная ночь над нами, это чувство внутри груди. Жмурюсь и безмолствую и улыбаюсь, как Чеширский кот. Мы с Анной заснули на крыше дачи дяди Паши, он никогда не мог достроить свой домик и от этого дача приобретала какую-то неуловимую прелесть. Пользуюсь положением неофициального племяша, я раздобыл ключи, а дядя Паша раздобыл собутыльников и уехал на рыбалку на все выходные. После выпитого вина и впитанного секса мы с Аней спим, только я сплю понарошку – мне хочется любоваться чуть серебристым под звездами эльфиским телом любимой. Она кажется нереальной, но моя левая рука находится под её головой и я чувствую наш общий пульс.

Мазок губ по щеке, она нетвердой походкой идёт к выходящей на крышу двери то ли первого плюс, то ли второго минус этажа. Даже богиням в нашей реальности нужно в туалет. Смотрю на звёзды, а на меня приземлился комар и почти сразу воткнул свой хоботок, я прихлопнул хитинового монстра.

Увы и ах, не расскажу я о том, как поймали Айка, и как погибла Анна Свет я тоже не расскажу. Это моё личное и не сочтите меня жадиной. К тому же, я почти всё проспал. Лучше я расскажу о своем последнем дне на Земле.

Добавлено позже, когда огонь не утих, но гула в ушах стало меньше. А почему нет? Кроме меня некому. Когда я очнулся от тяжелого сна, когда я увидел вмятину на постели там, где раньше была Анна, когда мои близорукие глаза сфокусировались на записке, тогда я побежал. Рваную майку и шорты натянул после очков на ходу… быстрее, быстрее, преодолевая одышку давно никуда не бегающего человека.

Вот она Янтарная коса… я опоздал на пляж, Анна Свет и Айк (никто другой там быть не мог) стояли друг напротив друга. Увидя их, я замер, потом было рванулся к ним, но меня удержала невидимая преграда. О такие прозрачные стены обычно хлопают ладошками мимы. Только эта была настоящей. В нечто прозрачное и твёрдое я уперся лбом и смотрел… и если мог чем-то помочь Анне так это было в моем взгляде и в моём сердце! И ещё я молчал. Писаки часто признаются в своём бессилии перед жизнью, нам де не хватает слов, чтобы передать эту сцену… фотографы жалуются порой, что им не хватает динамического диапазона, чтобы вместить и яркость мира и его глубокие тени. Художники сетуют, мол, краски уже не те…

Когда ты лбом прижимаешься к непробиваемой стене, когда твоё сердце толкает кровь вперед, когда ты смотришь, как твоя любовь бьется с врагом, а ты можешь только стоять и тупо смотреть… тогда тебе достаточно слов. Мир не устраивает, а слов хватает.

Айк двинулся к Анне. Сами они стояли и не сокращали расстояния между собой - шагов восемь между ними было. Сама жизнь двинулась к Анне, и Айк как бы ускорял всё, чем был наш мир. А Анна излучала свет и в этом свете рождался контраст между красотой жизни и отвратительностью тлена. Вот чего не передать словами. Как бы ни ускорял всё Айк как бы ни бросал в бой мириады и мириады сущностей, свет Анны размалывал их всех, так одно слово правды, идущие от сердца, бьёт легион слов лжи, как бы искусно она не была соткана меж собой и миром. В ярости Айк перешёл границу и начал выворачивать мир наизнанку, но и это ему не помогло - и волны энтропии, и волны времени и волны извращений возвращал назад свет Анны. И тогда Айк улыбнулся и исчез. Схлопнулся в самого себя. И я перестал видеть богиню. Свет Анны сник. Она стала обычной земной девчонкой. Уставшей, она пошатываясь, пошла ко мне… преграда исчезла и я бросился к ней. Последнее, что я увидел, чёрная трещина, как змея, заструилась по песку и она догнала Анну. Вспышка света, тёплый ветер ударил мне в лицо. И больше ничего… я бросился на песок, я зарывался в него руками… но там не было ничего кроме песка, струящегося сквозь пальцы.

В этот день Кукуево отмечало день города. Тысячи горожан ликовали. Я плакал, не скрывал слёз, и не размазывал их, я просто плакал и шёл по берегу самого чёрного моря. Сквозь отдыхающих, празднующих, загорающих, жующих, брызгающихся, уплетающих мороженное, строящих песчаные замки, пьющих и выпивающих. Я не видел никого. Когда становилось совсем невмоготу, я бил себя по груди кулаком и запускал сердце вновь. Я прошел весь день, весь вечер, всю ночь и только утром следующего дня я понял. Мне некуда идти. Настал мой последний день на Земле.

Последнее, что я видел - домик моей мамы. Я сказал ей, что иду за молоком и помахал рукой, я не улыбнулся, это было бы слишком большой нежностью для наших обычных семейных отношений. Она отмахнулась, мол, иди уж скорей (сколько раз я обещал купить молока и забывал - не сосчитать, во всяком случае, мой склероз на это не способен). Но не выдержал, вернулся, обнял, поцеловал и признался: «Мама, я тебя люблю!» И это правда. «Вот дурак!» - мама расплакалась. Я действительно дурак – мать довёл до слёз. А потом я повернулся и пошел "за молоком" и в этот раз я его точно не собирался приносить домой.

Самое последнее, что я видел - было морщинистое лицо бабушки. Я зашел к ней. Она все равно забудет, но я зашел. Сегодня это важно. Она традиционно спросила: "Когда женишься-то?" Я сказал: "Скоро". Она спросила: "А Путина будут переизбирать?" Это её волновало во много раз меньше, чем моя предстоящая женитьба, но кроме этих двух вопросов бабушка меня спрашивала только какой сегодня день и работаю ли я (даже, если была суббота или воскресенье). Я сказал: "Нет, Путина уже не будем". Потом мы помолчали. Я улыбнулся на прощанье и помахал ей рукой. И рука не отвалилась махать, хотя для меня это уже большие нежности, обычно эгоизм не позволяет доброго слова сказать или даже взгляда лишает, я уж помолчу о тех жестких словах, которые я так часто думал про близких мне людей. А она смотрела на меня всеми своими морщинками и улыбалась, и перекрестила. Её старая кожа в тёмных пигментных пятнах слегка подсветилась изнутри. Она любила меня. Я много меньше возвращал чувств. Дети почти всегда лишь зеркала для родительской любви. А потом я попал в порыв ветра и он мне набил в глаза песку и чего-то они заслезились. А что вы хотите от журналиста, в мозгах - одни штампы и лучше ветра уже ничего и не придумаешь для эвфемизма слову "слеёы".

Самое-самое последнее, что я видел… скорее слышал, это были междометия по поводу того хлама, что фирма Кенон выпускает. К Наде я зашёл не просто так. Она была ярой никонисткой и я подумал, что кому оставить в наследство свой Кенон, как не ей? Конечно, Надин! Она долго плевалась, но я её успокоил: "Буквально, на пару дней, мне больше некому его доверить". И оставил у неё фоторюкзак "только на пару дней".

- А ты куда? - спросила Надин, пристраивая мой рюкзак в самый дальний угол, была бы её воля, так еще бы мелом обозначила вокруг него защитный круг.

- Правду искать, - усмехнулся одними губами я, а про себя прошептал: "Правда там, где Свет!" Теперь я знал ответ.

Только так просто уйти не дали. Просигналила бэха. Конечно, это была Юля. Но я обрадовался. Мы обнялись… как два взрослых человека, которым было хорошо, а сейчас тоже хорошо, но уже иначе и не вместе.

- Я тебе подарок привезла, - она надела мне на шею суровою нитку (знала, что только на таком подвесе я мог выдержать всякие "побрякушки") с раковиной. - С Мальдивских островов. Чуть ногу об неё не порезала. Думала выбросить, но потом о тебе вспомнила.

В этом была вся Юля, искренняя как… Анна.

- Спасибо.

Мы обнялись. Я ошибался. Много я оставляю наших здесь. И это хорошо. Хорошо, когда наши где-то есть.

Но я не смог сбежать, не увидевшись с Юлей. Она теперь не носила пояс с пятью лингамами. Но и не продала последнее, чтобы их купить. Судя по Мерседесу кабриолету последнего модельного года, из которого она выпорхнула.

- Далеко собрался?

- За молоком.

- Мне то уж не звезди.

- Уезжаю. Навсегда, - совсем другим тоном сказал я.

- Ну значит, я вовремя тебя поймала для прощального поцелую.

Мы обнялись.

- На вот держи… - она надела мне на шею толстую суровую нитку (знала, что ни золото, ни серебро в качестве украшений я не переношу на дух) а ней была раковина, - порезалась об неё, когда купалась на Мальдивах. И о тебе вспомнила. Во всем же виноват Калина.

- Сто пудово!

Мы снова обнялись, теперь я был с раковиной и с помадой Юли на щеках-губах. Конечно, в рекламах пишут, что помада не смывается, но мы то с вами знаем как всё по правде… по правде…

- Слушай, а мне тебе нечего подарить, даже себя не могу…

- Такого добра…

Мы посмеялись.

- Не люблю долгих прощаний, заплачу еще. Давай уже топай…

- Контрольный, - я чмокнул её в лоб, получил смазанный хук справа, увернулся от него. И побег туда, откуда не возвращаются. Наверное.

Так я представлял прощание с Юлей. Но на самом деле вышло по-другому. Мы ничего не говорили друг другу, просто обнялись крепко-крепко. Так же как когда-то, только получилось не весело, а с грустинкой. Она села в бэху и была такова, я успел заметить слезу, смахнутую со щеки. А я не плакал, я всё уже выплакал. Пора! Я поправил суровую нить, на ней висела раковина, которая уже никогда не увидит своего родного моря…

Обратная сторона Дыры

Первое, что я увидел там. Был уже знакомый до боли базарчик, где продавали такие дорогие помидоры. Странно, никогда не любил томатный сок и кетчуп. Равнодушно я прошел мимо, и с мобильного сбросил эту запись в офис. Всё - самое лукавое слово из трех букв.

Текст собран из разрозненных файлов (под названиями Дыра - Дыра8), без всякого порядка разбросанных по директориям офисного компьютера и ноутбука, новым сотрудником государственного информационного агентства "Кукуево-информ" Ху Бин Тау, который пока плохо говорит по-русски и приносит за это свои искрени извинени.

Дыра закрылась.

<<<на Повести